Неточные совпадения
Затем нелишнее, кажется,
будет еще сказать, что, пленяя нетвердый женский пол, градоначальник должен искать уединения и отнюдь не отдавать сих действий своих в
жертву гласности или устности.
Княжна, кажется, из тех женщин, которые хотят, чтоб их забавляли; если две минуты сряду ей
будет возле тебя скучно, ты погиб невозвратно: твое молчание должно возбуждать ее любопытство, твой разговор — никогда не удовлетворять его вполне; ты должен ее тревожить ежеминутно; она десять раз публично для тебя пренебрежет мнением и назовет это
жертвой и, чтоб вознаградить себя за это, станет тебя мучить, а потом просто скажет, что она тебя терпеть не может.
Но ты
был несчастлив, и я пожертвовала собою, надеясь, что когда-нибудь ты оценишь мою
жертву, что когда-нибудь ты поймешь мою глубокую нежность, не зависящую ни от каких условий.
— Я предчувствую, — сказал доктор, — что бедный Грушницкий
будет вашей
жертвой…
Говорили они все как-то сурово, таким голосом, как бы собирались кого прибить; приносили частые
жертвы Вакху, показав таким образом, что в славянской природе
есть еще много остатков язычества; приходили даже подчас в присутствие, как говорится, нализавшись, отчего в присутствии
было нехорошо и воздух
был вовсе не ароматический.
— То
есть вы этим выражаете, что я хлопочу в свой карман. Не беспокойтесь, Родион Романович, если б я хлопотал в свою выгоду, то не стал бы так прямо высказываться, не дурак же ведь я совсем. На этот счет открою вам одну психологическую странность. Давеча я, оправдывая свою любовь к Авдотье Романовне, говорил, что
был сам
жертвой. Ну так знайте же, что никакой я теперь любви не ощущаю, н-никакой, так что мне самому даже странно это, потому что я ведь действительно нечто ощущал…
Я имею значительное основание предполагать, что Марфа Петровна, имевшая несчастие столь полюбить его и выкупить из долгов, восемь лет назад, послужила ему еще и в другом отношении: единственно ее старанием и
жертвами затушено
было, в самом начале, уголовное дело, с примесью зверского и, так сказать, фантастического душегубства, за которое он весьма и весьма мог бы прогуляться в Сибирь.
— Брат, — твердо и тоже сухо отвечала Дуня, — во всем этом
есть ошибка с твоей стороны. Я за ночь обдумала и отыскала ошибку. Все в том, что ты, кажется, предполагаешь, будто я кому-то и для кого-то приношу себя в
жертву. Совсем это не так. Я просто для себя выхожу, потому что мне самой тяжело; а затем, конечно,
буду рада, если удастся
быть полезною родным, но в моей решимости это не самое главное побуждение…
Услыша пастуха, Ручей журчит сердито:
«Река несытая! что, если б дно твоё
Так
было, как моё
Для всех и ясно, и открыто,
И всякий видел бы на тенистом сем дне
Все
жертвы, кои ты столь алчно поглотила?
Робинзон (глядит в дверь налево). Погиб Карандышев. Я начал, а Серж его докончит. Наливают, устанавливаются в позу; живая картина. Посмотрите, какая у Сержа улыбка! Совсем Бертрам. (
Поет из «Роберта».) «Ты мой спаситель». — «Я твой спаситель!» — «И покровитель». — «И покровитель». Ну, проглотил. Целуются. (
Поет.) «Как счастлив я!» — «
Жертва моя!» Ай, уносит Иван коньяк, уносит! (Громко.) Что ты, что ты, оставь! Я его давно дожидаюсь. (Убегает.)
Но между тем странное чувство отравляло мою радость: мысль о злодее, обрызганном кровию стольких невинных
жертв, и о казни, его ожидающей, тревожила меня поневоле: «Емеля, Емеля! — думал я с досадою, — зачем не наткнулся ты на штык или не подвернулся под картечь? Лучше ничего не мог бы ты придумать». Что прикажете делать? Мысль о нем неразлучна
была во мне с мыслию о пощаде, данной мне им в одну из ужасных минут его жизни, и об избавлении моей невесты из рук гнусного Швабрина.
— А знаешь, мне кажется, что между обрядом обрезания и скопчеством
есть связь; вероятно, обряд этот заменил кастрацию, так же как «козлом отпущения» заменили живую
жертву богу.
Но он почти каждый день посещал Прозорова, когда старик чувствовал себя бодрее, работал с ним, а после этого оставался
пить чай или обедать. За столом Прозоров немножко нудно, а все же интересно рассказывал о жизни интеллигентов 70–80-х годов, он знавал почти всех крупных людей того времени и говорил о них, грустно покачивая головою, как о людях, которые мужественно принесли себя в
жертву Ваалу истории.
«Кончу университет и должен
буду служить интересам этих быков. Женюсь на дочери одного из них, нарожу гимназистов, гимназисток, а они, через пятнадцать лет, не
будут понимать меня. Потом — растолстею и, может
быть, тоже
буду высмеивать любознательных людей. Старость. Болезни. И — умру, чувствуя себя Исааком, принесенным в
жертву — какому богу?»
— Дурачок! Чтоб не страдать. То
есть — чтоб его, народ, научили жить не страдая. Христос тоже Исаак, бог отец отдал его в
жертву народу. Понимаешь: тут та же сказка о жертвоприношении Авраамовом.
— Всегда
были — и
будут — люди, которые, чувствуя себя неспособными сопротивляться насилию над их внутренним миром, — сами идут встречу судьбе своей, сами отдают себя в
жертву. Это имеет свой термин — мазохизм, и это создает садистов, людей, которым страдание других — приятно. В грубой схеме садисты и мазохисты — два основных типа людей.
«Другого человека я осудил бы, разумеется, безжалостно, но ее — не могу! Должно
быть, я по-настоящему привязался к ней, и эта привязанность — сильнее любви. Она, конечно,
жертва», — десятый раз напомнил он себе.
— Ну, — в привычках мысли, в направлении ее, — сказала Марина, и брови ее вздрогнули, по глазам скользнула тень. — Успенский-то, как ты знаешь, страстотерпец
был и чувствовал себя
жертвой миру, а супруг мой — гедонист, однако не в смысле только плотского наслаждения жизнью, а — духовных наслаждений.
— Новое течение в литературе нашей — весьма показательно. Говорят, среди этих символистов, декадентов
есть талантливые люди. Литературный декаданс указывал бы на преждевременное вырождение класса, но я думаю, что у нас декадентство явление подражательное, юнцы наши подражают творчеству
жертв и выразителей психического распада буржуазной Европы. Но, разумеется, когда подрастут — выдумают что-нибудь свое.
А рабочие шли все так же густо, нестройно и не спеша;
было много сутулых, многие держали руки в карманах и за спиною. Это вызвало в памяти Самгина снимок с чьей-то картины, напечатанный в «Ниве»: чудовищная фигура Молоха, и к ней, сквозь толпу карфагенян, идет, согнувшись, вереница людей, нанизанных на цепь, обреченных в
жертву страшному богу.
Его особенно занимали споры на тему: вожди владеют волей масс или масса, создав вождя, делает его орудием своим, своей
жертвой? Мысль, что он, Самгин, может
быть орудием чужой воли, пугала и возмущала его. Вспоминалось толкование отцом библейской легенды о жертвоприношении Авраама и раздраженные слова Нехаевой...
Ольга улыбнулась, и взгляд ее
был так же ясен. А Обломов увлекался потребностью самолюбия допроситься
жертв у сердца Ольги и упиться этим.
Он
был как будто один в целом мире; он на цыпочках убегал от няни, осматривал всех, кто где спит; остановится и осмотрит пристально, как кто очнется, плюнет и промычит что-то во сне; потом с замирающим сердцем взбегал на галерею, обегал по скрипучим доскам кругом, лазил на голубятню, забирался в глушь сада, слушал, как жужжит жук, и далеко следил глазами его полет в воздухе; прислушивался, как кто-то все стрекочет в траве, искал и ловил нарушителей этой тишины; поймает стрекозу, оторвет ей крылья и смотрит, что из нее
будет, или проткнет сквозь нее соломинку и следит, как она летает с этим прибавлением; с наслаждением, боясь дохнуть, наблюдает за пауком, как он сосет кровь пойманной мухи, как бедная
жертва бьется и жужжит у него в лапах.
Послушай: если
было б нам,
Ему иль мне, погибнуть надо,
А ты бы нам судьей
была,
Кого б ты в
жертву принесла,
Кому бы ты
была ограда?
Бог с тобою,
Нет, нет — не грезы, не мечты.
Ужель еще не знаешь ты,
Что твой отец ожесточенный
Бесчестья дочери не снес
И, жаждой мести увлеченный,
Царю на гетмана донес…
Что в истязаниях кровавых
Сознался в умыслах лукавых,
В стыде безумной клеветы,
Что,
жертва смелой правоты,
Врагу он выдан головою,
Что пред громадой войсковою,
Когда его не осенит
Десница вышняя господня,
Он должен
быть казнен сегодня,
Что здесь покамест он сидит
В тюремной башне.
«Ужели мы в самом деле не увидимся, Вера? Это невероятно. Несколько дней тому назад в этом
был бы смысл, а теперь это бесполезная
жертва, тяжелая для обоих. Мы больше года упорно бились, добиваясь счастья, — и когда оно настало, ты бежишь первая, а сама твердила о бессрочной любви. Логично ли это?»
Дворня с ужасом внимала этому истязанию, вопли дошли до слуха барыни. Она с тревогой вышла на балкон: тут
жертва супружеского гнева предстала перед ней с теми же воплями, жалобами и клятвами, каких
был свидетелем Райский.
Она
была счастлива — и вот причина ее экстаза, замеченного Татьяной Марковной и Райским. Она чувствовала, что сила ее действует пока еще только на внешнюю его жизнь, и надеялась, что, путем неусыпного труда,
жертв, она мало-помалу совершит чудо — и наградой ее
будет счастье женщины —
быть любимой человеком, которого угадало ее сердце.
Там царствует бесконечно разнообразный расчет: расчет роскоши, расчет честолюбия, расчет зависти, редко — самолюбия и никогда — сердца, то
есть чувства. Красавицы приносят все в
жертву расчету: самую страсть, если постигает их страсть, даже темперамент, когда потребует того роль, выгода положения.
«Да, знаю я эту
жертву, — думал он злобно и подозрительно, — в доме, без меня и без Марфеньки, заметнее
будут твои скачки с обрыва, дикая коза! Надо сидеть с бабушкой долее, обедать не в своей комнате, а со всеми — понимаю! Не
будет же этого! Не дам тебе торжествовать — довольно! Сброшу с плеч эту глупую страсть, и никогда ты не узнаешь своего торжества!»
Его поглотили соображения о том, что письмо это
было ответом на его вопрос: рада ли она его отъезду! Ему теперь дела не
было,
будет ли от этого хорошо Вере или нет, что он уедет, и ему не хотелось уже приносить этой «
жертвы».
Следовательно, мне надо принести
жертву, то
есть мне хочется теперь принести ее, и я приношу.
Стало
быть, ей, Вере, надо
быть бабушкой в свою очередь, отдать всю жизнь другим и путем долга, нескончаемых
жертв и труда, начать «новую» жизнь, непохожую на ту, которая стащила ее на дно обрыва… любить людей, правду, добро…
Это
был не подвиг, а долг. Без
жертв, без усилий и лишений нельзя жить на свете: «Жизнь — не сад, в котором растут только одни цветы», — поздно думал он и вспомнил картину Рубенса «Сад любви», где под деревьями попарно сидят изящные господа и прекрасные госпожи, а около них порхают амуры.
Она звала его домой, говорила, что она воротилась, что «без него скучно», Малиновка опустела, все повесили нос, что Марфенька собирается ехать гостить за Волгу, к матери своего жениха, тотчас после дня своего рождения, который
будет на следующей неделе, что бабушка останется одна и пропадет с тоски, если он не принесет этой
жертвы… и бабушке, и ей…
И
жертвы есть, — по мне это не
жертвы, но я назову вашим именем, я останусь еще в этом болоте, не знаю сколько времени,
буду тратить силы вот тут — но не для вас, а прежде всего для себя, потому что в настоящее время это стало моей жизнью, — и я
буду жить, пока
буду счастлив, пока
буду любить.
— И
будете еще жалеть, — все шептал он, — что нечего больше отдать, что нет
жертвы! Тогда пойдете и на улицу, в темную ночь, одни… если…
Чтобы уже довершить над собой победу, о которой он, надо правду сказать, хлопотал из всех сил, не спрашивая себя только, что кроется под этим рвением: искреннее ли намерение оставить Веру в покое и уехать или угодить ей, принести «
жертву»,
быть «великодушным», — он обещал бабушке поехать с ней с визитами и даже согласился появиться среди ее городских гостей, которые приедут в воскресенье «на пирог».
— Помни же, Вера, что у тебя
есть брат, друг, который готов все для тебя сделать, даже принести
жертвы…
— Вот моя рука, что это так:
буду другом, братом — чем хочешь, требуй
жертв.
— Вот уж и испугалась моей
жертвы! Хорошо, изволь: принеси и ты две маленькие
жертвы, чтоб не обязываться мной. Ведь ты не допускаешь в дружбе одолжений: видишь, я вхожу в твою теорию, мы
будем квиты.
Да, я ненавидел эту женщину, но уже любил ее как мою
жертву, и все это правда, все
было действительно.
Вы плюнули на меня, а я торжествую; если бы вы в самом деле плюнули мне в лицо настоящим плевком, то, право, я, может
быть, не рассердился, потому что вы — моя
жертва, моя, а не его.
Объяснить разве можно тем, что сделала она не помня себя, то
есть не в том смысле, как уверяют теперь адвокаты про своих убийц и воров, а под тем сильным впечатлением, которое, при известном простодушии
жертвы, овладевает фатально и трагически.
Жертве, конечно, ничего нельзя
было сделать, не кричать же ей: свидетелей нет, да и странно как-то жаловаться.
Затерявшийся и конфузящийся новичок, в первый день поступления в школу (в какую бы то ни
было),
есть общая
жертва: ему приказывают, его дразнят, с ним обращаются как с лакеем.
Это правда, он готов
был носить белье по два дня, что даже огорчало мать; это у них считалось за
жертву, и вся эта группа преданных женщин прямо видела в этом подвиг.
Последнее перед отъездом в Петербург
было записано: «Катюша не хочет моей
жертвы, а хочет своей.
Все эти слова ее о нежелании принять его
жертву и упреки и слезы — всё это
были, подумал он, только хитрости извращенной женщины, желающей как можно лучше воспользоваться им.
Он в первый раз понял тогда всю жестокость и несправедливость частного землевладения и,
будучи одним из тех людей, для которых
жертва во имя нравственных требований составляет высшее духовное наслаждение, он решил не пользоваться правом собственности на землю и тогда же отдал доставшуюся ему по наследству от отца землю крестьянам.